House of the rising Sun

Больше месяца не могла зайти в дрим. Ни из дома, ни с работы. Вот что за фигня?

дайрей что-то нет. вроде и не десятое))

Были сегодня с наследником в цирке Аквамарин. Представление "Тайна музея снов".
Фонтаны и семья эквилрибристов-рекордсменов - охрененны. Акробаты в общем тоже.
Коверные очень пластичны. Им бы сценарий еще...

Сюжет? Какой сюжет?

Привет.
Я Хельдис и я снова хочу дневник.
Поэтому буду разбираться)

С разрешения автора перепостила у себя.

На самом деле, я про себя все знаю. Ужасно трусливая я, вглядываться поближе в историю двадцатого века часто боюсь, многого не знаю. Все оттого, что всегда опасность - ткнешься в какие-то бумаги, а они кровавые, еще невысохшие. Пахнут удушающе - смертью, безумием, равнодушием, несчастьем, болезнью, сыростью. Сыростью заброшенности.
Потому что люди любят кричать громкие имена, трясти мертвыми, иссохшими телами и числами перед носом у оппонента. Не любят другого. На самом деле помнить. Теперь я думаю, никогда не смогу забыть.

Потому что он стоит там.

Стоит, расчерченный, как римские лагеря, по линеечке. Ровные, красивые краснокирпичные здания. Коньки столбов с колючей проволокой. Черные таблички с краткими надписями на польском, английском и иврите. Здесь - распределяли. Здесь - отбирали. Здесь - убивали.
Аушвиц-I, первоначальный лагерь, колыбелька. Экономно выстроенный, будки, блоки. Здесь впервые использовали газ на русских и польских заключенных. Здесь держали рабочих, которые обслуживали печи, строили Биркенау, Аушвиц-II, где все уже пустили по крупному, на широкую ногу.
В Аушвице Первом находятся основные инсталляции, фотографии. Над воротами знаменитая надпись - ARBEIT MACHT FREI, змеящаяся, железная. Прежде чем зайти, надо было перекурить. Мозг плохо справляется с осознанием того, что все это - в прошлом, что печи остановились, что все замерло и никогда больше не оживет. Сдохло. Заходить страшно.
Ходишь, следуя черным табличкам, содержание которых уже заранее знакомо. Сюда свозили, обманом или насильно. Мужчины, женщины, дети. Евреи, поляки, цыгане, русские... люди.
Со стороны он кажется маленьким, компактным, очень рационально выстроенным. Представляешь, каково здесь было с людьми внутри, измученными, грязными, озверевшими, голодными, отчаявшимися. И поневоле, насильно проникаешься мыслью создателей, мыслью господина Рудольфа Хёсса. Надо чтоб было чисто, надо чтоб вышла польза из всего этого сброда.
Пока мы ехали в лагерь на какой-то проезжающей маршрутке, по нашему пути вилась старая железнодорожная линия, где-то прерываясь. Смотреть на нее было как видеть кошмар наяву. Не знаю как лучше сказать.
Мы видели виселицу, крюк, на котором был повешен после процесса господин Рудольф Хёсс. Дальше - три блока архивов. После идут блоки с инсталляциями.
На самом деле, все это когда-то видели. Фотографии, числа, цифры. Только если прийти туда, посмотреть на настоящие документы, на которых машинкой отпечатаны указы, списки, информация. Посмотреть на фотографии, большие, на всю стену. На лица взрослых, точно таких же людей, на лица детей, которые всегда имеют это детское свойство - смотреть в душу. И названия эти, самые простые "дорога смерти". Вагоны, люди с вещами.
Еще неразделенные семьи.
Инсталляция освенцимской печи, которая напоминает самые страшные рисунки голландцев, круги Ада Данте, только. Все куда ближе. Скорченные тела, трупы, трупы, трупы. Закрываешь глаза; а они начинают двигаться, а они кричат, дергаются, испражняются, пытаются дышать. Умирают. Белые фигурки инсталляции.
Дальше - хуже, ходишь как в бреду, голова не вмещает ничего, глазам больно с каждой новой фотографией. В полубреду каком-то, только помнишь что надо ноги переставлять. Надо смотреть. В голове шум, что-то по лицу течет.
Свалявшиеся комки шерсти - нет, человеческие волосы, гора, кипа. Тюки нашли в Освенциме, и разложили. Где-то светлая прядка. Рядом в стекле - полотно из женских волос, на нем - волосы, еще свитые в косички.
Другой зал. За стеклом - гора очков, тоненькие дужки, стекло. Гора ботинок, серых от пыли, на переднем плане - яркие, детские башмачки, женские туфельки. Огромная витрина с протезами для ног и рук, корсеты для спины, костыли. Гора банок из-под газа. Фотография горы расчесок. Щеток. Крема для бритья. Одежды.
Дальше пошли лица, лица, лица. По левую сторону - женские, на них еще какое-то выражение, кто-то даже улыбается. По левую - мужские, почти одинаковые, выступы обритых черепов, оттопыренные уши. Кто-то избит, смотрят забито все. Как один человек.
Огромная фотография исхудавшей до невозможности девочки. Близняшки, на которых ставили опыты. Подросток, шестнадцать лет, обритый, улыбается как-то даже гордо. Отстраненно замечаешь - красивый, был, мальчик. Столько детей.
Этих помню. Но хуже всего - это толпа лиц, которые накинулись на тебя со стен, а ты не успел даже на всех посмотреть, посмотреть всем в глаза, куда там - запомнить лица, фамилии. А надо помнить. Перед глазами - страшная, шевелящаяся масса голых тел в газовой камере. 20 минут и готово, можно выдирать золото из десен.
Блок 11, тюрьма. Зал для заседаний СС, камеры заключенных, в которых - ни лучика. Запах давно выветрился, но все еще тут. Расстрельная стена. Русские делали - инсталляции героев Варшавского восстания, появляются русские надписи.
Внизу - подвалы с камерами, а в них нечем дышать даже когда просто проходит мирная масса туристов. Очень экономно, на мой взгляд.
Биркенау - огромный. Бараки стоят до горизонта. Через него - поле, в нем пшеница. Взяла пару колосков на память. Тут нет инсталляций. Пусто, бараки стоят, железная дорога. Идем по перекладинам. Рвы очень ровные, руками военнопленных выкопанные. Резервуар с водой.
Биркенау огромный, мертвый, пустой. Страшный.
Крематории взорваны частью немцами, только один разрушен евреями. Торчат трубы печей.

Вокруг - городок, вокруг люди живут, едят, радуются. Страна живет. Весь мир - переходит дорогу, болтает по телефону, смотрит телевизор, верит неправде в новостях. Поддается на провокации. Наверное, забыл. Не может же быть, что - мало.
Я теперь не забуду.
Потому что он там стоит.
И печи молчат.


http://icarus-montgolfier-wright.diary.ru/p199094993.htm

Савелий любит мультфильм "Уки". Там неизвестное науке желтое насекомое с навыками телекинеза живет в лесу, дружит с ежиком, кроликом, черепахой и белкой и заполняет свои дни милой сердцу всякого годовалого ребенка ерундой. Мультик на самом деле прекрасный. А поскольку я прекрасная мать, я смотрю мультик вместе с сыном, называя это "мы занимаемся". В основном занятия заключаются в том, что я, сквозь сон, комментирую происходящее на экране. Примерно так. "О, Ежик сел на яблоко и оно наделось на иголки. А они с Уки его ищут, надо же". "Ух, ты только посмотри, и Кролик, и Уточка, и Черепаха! Они все с Уки играют в прятки".

Штирлиц внутри насторожился только когда наш непробиваемый дедушка сказал грустно: "Ну не нравится тебе мультик, ну не смотри, что ж ты так ругаешься-то".
Нравится

Гадать
@Firesnakes


Во вторник с Совенком отчаливаем в Хабаровск.

Я познала, наверное, одну из главных фишек мелких не умеющих говорить детей.
Они еще не испорчены скепсисом.

Вот, скажем, час мы с ним сегодня пели и играли на полу. И что же вы думаете? Ни разу не прозвучало ничего, похожего на:
- четыре обувные коробки, пластмассовый горшок и фитбол - вовсе не ударная установка;
- вязальные спицы №35 только похожи на барабанные палочки, а вовсе не являются ими;
- розовый детский бубен Hello Kitty совсем не заменяет медные тарелки;
- мое чувство ритма осталось где-то за той дверью, через которую я вступила в этот мир;
- мой голос напоминает рожающего кота.

Вместо этого Савелий исправно визжал, радостно подскакивал на месте и подыгрывал маме на металофоне кистью для покраски батарей.
А у меня, можно сказать, сбылась мечта детства о собственной ударной установке. Ну или что-то вроде)

Спасибо, сына. Ты сделал маме день.

Памятка самой себе - никогда, никогда больше не покупать кокосовые ириски с дурианом.
Потому что если бы у слова "п.здец" был вкус, он был бы именно таким.